Гамсун и Пришвин
  М. ПЕШКОВА: Четвёртое августа сто пятьдесят лет со дня рождения норвежского писателя Кнута Гамсуна. Хотя юбилейные торжества начались в феврале, в день кончины Нобелевского лауреата, тем не менее, 4 августа год Гамсуна, отмечаемый во всём мире, отнюдь не заканчивается. Наступает только его кульминация, когда в коммуне Хамарёй, что в Центральной Норвегии, откроют Центр Гамсуна, куда приедет, крон-принцесса Метте-Марит, патронирующая юбилей классика, гамсуноведы и историки, переводчики и книгоиздатели.
В России тоже готовятся к этой дате, выйдут ранее не публиковавшиеся мемуары писателя, его переписка с женой. На днях увидели свет тезисы международной научной конференции, которая запланирована на октябрь. Среди тех, кто на ней выступит – профессор МГУ, писатель Алексей Варламов с докладом о Пришвине и Гамсуне.
А. ВАРЛАМОВ: Сразу надо оговориться, что тема Пришвина и Гамсуна, с одной стороны частная, с другой – общая. Частный характер этой темы заключается в том, что с тем же успехом можно было говорить о Гамсуне и Куприне, о Гамсуне и Бунине, о Гамсуне и Леониде Андрееве, т.е. параллели между Гамсуном, творческие связи, диалог, между ним и русскими писателями Серебряного века, он очевиден. Как мне представляется, здесь такая глобальная тема севера и юга в русской литературе, тема, которая для меня очень важна, потому что я отчётливо вижу, что в русской литературе, начиная с 19 века, мо жжет быть, даже раньше, отчётливо прослеживается два этих вектора – северный и южный.
Если русская классическая литература 19 века больше, всё-таки, южная по своему происхождению, из русского чернозёма или из южных земель выходили такие писатели, как Толстой, Достоевский, Лесков, Фет, и ряд этот может быть продолжен, да и Пушкин, всё-таки… Петербург – это нечто особенное в русской культуре, а севернее Петербурга Пушкин не оказывался. И вообще, никто из великих писателей 19 века, за редким-редким исключением, может быть, Баратынский, Державин, может быть, знатоки русской литературы назовут кого-то ещё.
И вот основном потом располагался… Вот Кавказ наша духовная колыбель, помещичьи усадьбы, которые располагались в южной части России. Север оставался неизвестным, закрытым, его сначала открыли фольклористы, этнографы, Максимов [невнятно]. И вот Серебряный век русской литературы ознаменовался тем, что она вся устремилась на север, она вся туда двинулась. И Блок, и Белый, и Городецкий, и Игорь Северянин, который не зря взял такой псевдоним. Они стали открывать для себя Север.
И Пришвин в этом смысле очень важная для меня фигура, потому что Пришвин, писатель, который родился в Ельце, своей духовной родиной считал русский Север. Первая книга его не случайно называлась «В краю непуганых птиц», и она посвящалась исследованию северной территории. Вторая книга его называлась «За волшебным колобком», он двинулся ещё дальше на север – это Соловки, Кольский полуостров, Норвегия. И здесь происходит встреча Пришвина с Гамсуном. Потому что Гамсун, по сути дела, стал тем писателем, который во многом открыл русской литературе север не только как географическую территорию, но и как территорию культурную.
И полюбив Гамсуна, а русские писатели и читатели начала века действительно очень полюбили Гамсуна, они открывали для себя эти полуночные земли. Можно сказать, что мы подарили Гамсуну Достоевского, потому что это был один из любимейших его писателей, а Гамсун дарил нам Север. И, читая Гамсуна, очень многие двинулись на эти земли. У Пришвина, конечно, было духовное совпадение с Гамсуном, потому что одинокий герой, ищущий герой, герой, перенесший какие-то жизненные трагедии, жизненные потрясения, и герой, мечтающий о личном счастье, был Пришвину психологически очень понятен.
Пришвин, с его очень неприкаянной судьбой. Ведь по сути дела, до 30 лет это был по жизни неудачник, ребёнок, которого за хулиганство, вполне справедливо выгнали из гимназии. Выгнал никто иной, как его учитель географии Розанов, тогда ещё только начинающий писатель-философ, о чём Пришвин подростком немножко знал. Пришвин оказывается в Сибири, потом за границей, потом связывается с революционерами, проводит год в тюрьме, но никакого результата в жизни нет. Всё это поиски, блуждание, увлечение то марксизмом, то идеализмом.
Достаточно сложные отношения с женщинами, и вообще, эта тема эроса, тема пола, которая так сильно его занимала, нечто родственное мы можем увидеть и у Гамсуна. Это внимание к любви в жизни человека, и любви не только в её духовном проявлении, но и в физическом, точнее, сложное соотношение, сложное борение двух начал, физического и духовного. Это очень интересовало всех людей Серебряного века, но Пришвина особенно, и Гамсуна особенно. И в Гамсуне Пришвин находил некую родственную для себя личность. Неслучайно одна из первых критических статей, которая была посвящена творчеству Пришвину, называлась «Великий пан».
Эту статью написал Иванов-Разумник. Неслучайно Пришвин сделал в дневнике запись, которую любят все пришвиноведы, когда сравнивая Бунина, а они были земляками, учились в той самой гимназии, из которой Бунин ушёл, просто не захотел дальше учиться, а Пришвина выгнал Розанов, так вот Пришвин писал, что Бунин – это «малокровный дворянский сын, а я сын лавочника, я радостный пан». Вот это определение себя через гамсуновского героя, оно в пришвинской судьбе, в культуре Серебряного века чрезвычайно важно.
Но важно и то, что Гамсун – писатель, которого хорошо читать в молодости. Я помню своё прочтение Гамсуна, я открыл его в Университете для себя, он был в списке обязательной программы, но когда я стал его читать, я понял, что такие книги можно читать и не потому, что велит список литературы, а потому, что это хорошо для души. Я много тогда чего прочёл. Я помню, я ходил под очень сильным впечатлением и от «Голода», и от «Виктории», и от других ранних гамсуновских произведений. И я нисколько не сомневаюсь в том, что на Пришвина они произвели впечатление гораздо большее, чем на меня.
Но после этого Гамсун немножко ушёл из моей жизни. Я стал читать других авторов. Я думаю, что это типично для многих людей, которые, столкнувшись с этим писателем в юности и отдав ему должное, будучи благодарными ему за эти переживания, находят для себя какое-то другое чтение. Про Пришвина можно сказать, что он не нашёл для себя другого такого близкого писателя. И он постоянно возвращается к нему в дневнике в 20-30-е годы. И составляет для себя в дневнике некие шорт-листы, избранные, наиболее дорогие имена, куда входят Толстой, Достоевский, Пушкин. Он заканчивает этот очень короткий список Гамсуном.
Получается, что Гамсун для него самый главный западно-европейский писатель, которого он читает в 20-30-е годы. Он говорит о том, что талант Гамсуна равен таланту Горького. Сегодня мы можем с этим соглашаться, не соглашаться, иронизировать над этим с той или иной точки зрения, но для Пришвина это было именно так. Читая Гамсуна в 20-е годы, его роман «Соки земли», он говорит о том, что ничего похожего в современной ему советской литературе на Гамсуна нет.
А пиша свой роман «Кощеева цепь», разрабатывая образ главного героя этого романа Михаила Алпатова, Пришвин постоянно возвращается к гамсуновским героям и проводит какие-то параллели между стезёй, путём своего главного героя и главного героя у Гамсуна. И ещё одна вещь, которая меня поразила, это самая больная тема, которая есть в судьбе и биографии Гамсуна, его период сотрудничества с нацистами, такого колаброционизма, за что он был осуждён, и сегодня об этом очень много говорят. Насколько это было справедливо или нет, насколько отдавал себе Гамсун отчёт в том, что происходило.
Но поразительно, что в жизни Пришвина было такое определенное германофильство, причём, оно было у него изначально. Германия была для него, как и для Гемсуна, очень дорогая страна, потому что Германия была, по сути, единственная страна в Европе, где Пришвин жил, он учился там в Университете. Он знал немецкий язык, он знал германскую культуру. И когда противостояние между Германией, Англией и Францией накануне Второй мировой войны стало более отчётливым, когда Советский Союз заключил пакт о ненападении с Германией, и Германия перестала считаться нашим врагом, то в это время Пришвин в своём дневнике, совершенно искренне, в подцензурном дневнике он пишет о том, что вся либеральная часть общества, которая худо-бедно, но в сталинское время была за Англию и Францию во Второй мировой войне, ещё не Великой Отечественной, а Второй мировой войне.
А вот Пришвин был за Германию. Ему фашистская германия по каким-то странным причинам… это очень долгий разговор, почему, но фашистская Германия ему в тот момент была ближе, ему казалось, что эта немецкая идея, душащая всякую революцию, всякое брожение мысли, это более исторически верно, чем такой оттепельный какой-то западный либерализм. Другое дело, что когда началась Великая Отечественная война, Пришвин не оставался германофилом, его позиция в войну была ясная, патриотическая позиция.
Хотя и здесь мы до сих пор многого не знаем, поскольку до сих пор не опубликованы военные дневники Пришвина, а он находился в это время в деревне Усолье в Ярославской области, дневники его, насколько я знаю, огромны, те небольшие фрагменты, которые опубликованы, говорят о том, что его отношение к войне было сложным, вдумчивым и глубоким. И когда эти дневники будут полностью открыты, мы, может быть, узнаем для себя очень много нового, опять-таки, по причине закрытости пришвинских дневников, мы не знаем о том, что думал Пришвин о Гамсуне и о его позиции, которая была известна писателям после войны.
И тот факт, что Гамсун сотрудничал с фашистами. И тот факт, что он после этого подвергся осуждению у себя на родине и вообще в Европе, всё это несомненно было Пришвину известно, и Пришвин на это как-то реагировал, но пока мы об этом ничего не знаем. Это такая лакуна, которая есть в нашем сознании. Но войдя в жизнь Пришвина в очень раннем возрасте, Гамсун оставался с ним, судя по всему, до последних лет его жизни. И поэтому такой пришвинско-гамсуновский диалог, при том, что Гамсун, скорее всего, ничего о Пришвине просто не знал, тем не менее, этот диалог – это один из важнейших фактов русской культуры и норвежской культуры.
Я думаю, что в Норвегии должны обязательно найтись писатели, исследователи, литературоведы, которые со своей стороны заинтересуются этой темой. Для меня она не являлась стержневой.
М. ПЕШКОВА: А 150-летию со дня рождения Кнута Гамсуна по дневниковым записям Михаила Пришвина. Алексей Варламов на «Эхо Москвы».
А. ВАРЛАМОВ: Я очень благодарен автору книги о Гамсуне Наталье Будур, которая пригласила меня участвовать в этой конференции, сподвигла меня на то, чтобы я продумал эту тему Пришвин – Гамсун. Но я нисколько не сомневаюсь в том, что если кто-то из норвежцев задумается над этой темой, он придёт тоже к каким-то крайне любопытным выводам. Если немножко уйти в прошлое, в самое начало пришвиновского интереса к Гамсуну, то можно вспомнить совершенно потрясающий эпизод, как Пришвин описывает своё первое и последнее путешествие в Норвегию. Он, будучи совсем молодым человеком, попав в эту страну, видит в ней много такого, что ему нравится. Ему нравится большая организованность тамошней жизни, более разумное местное устройство, школы, больницы, социальная сфера.
И в то же время то, что они живут на хуторах. Эта некая личная независимость, которая есть у норвежцев. Он думает, что хорошо бы некоторые принципы, некоторые основы норвежской жизни перенести в русскую жизнь. И делится своими мыслями со своим русским спутником, некий помором. И помор говорит ему очень разумно, что у нас в России такое не пойдёт, у нас бабы привыкли вместе жить. У нас всё из-за баб, мужики, может, смогли бы так жить по хуторам, а бабам надо жить рядом, бабонька рядом с бабонькой. Поэтому у нас ничего так не получится.
Очень тонкое, глубокое замечание. Пришвин был поразительно наблюдательным. Он был таким хорошим охотником и фотографом потому, что у него был невероятно зоркий глаз. Он выхватывал и видел те вещи, которые обыденное сознание различить не может. А он их углядывал и очень точно фиксировал. Поэтому дневниковая проза и дневники Пришвина в каком-то смысле интереснее безусловно очень интересного корпуса его собственного беллетристики, публицистики или художественных произведений. Но вся полнота Пришвина сказалась в дневнике, чего нельзя сказать про Гамсуна.
Гамсун больше высказал себя в романах, в повестях, в рассказах, в пьесах, которые Пришвин не читал. Поэтому полностью уподоблять этих писателей я бы не стал, но эти точки соприкосновения очень важны.
М. ПЕШКОВА: Коль скоро Вы стали говорить по поводу германофильства, то Пришвина не поддерживала жена, тогда как Гамсуна Мария поддерживала во всех его германоцентристских устремлениях. Чем Вы это объясняете?
А. ВАРЛАМОВ: Вторая жена Пришвина, Валения Дмитриевна, с которой он встретился в 1939 или в 1940, зимой, она была удивительной женщиной. С одной стороны она очень сильно повлияла на Пришвина, потому что во многом его поворот к христианству, его воцерковление, его увлечение Библией, христианскими мотивами, всё это происходило, благодаря ей. Первая жена Пришвина, Ефросинья Павловна, тоже была очень верующей женщиной. Но христианство Ефросиньи Павловны, её воцерковлённость Михаила Михайловича скорее раздражали и заставляли поднимать некий бунт против бога.
А к Валерии Дмитриевне он относился более послушно в этом смысле. Пришвин был человеком очень увлекающимся. Писатель должен быть увлекающимся человеком, писатель, который мыслит только правильно, изрекает только правильные истины, не впадает ни в какую ересь или заблуждения, это либо какой-то очень исключительный писатель, либо сомнительный писатель. Пришвин в этом смысле не был ни исключительным, ни сомнительным, он был просто очень хорошим, классическим русским писателем, которому свойственно было увлекаться и заблуждаться.
И с исторической точки зрения его симпатия к германскому фашизму была заблуждением и ничем другим. И Валерия Дмитриевна, с её опытом, а у неё был опыт тюремного заключения, опыт лагеря, она ни на словах понимала, что такое тоталитаризм, что за этим стоит. И хотя она не жила в Германии, но ей хват ало каких-то деталей, понимания того, какова цена германского порядка и что реально в Германии происходит и как реально люди могут там жить. Поэтому она пыталась укоротить пришвинский интерес к этой стране. Он был человеком идеи в каком-то смысле.
Ему нравилась идея даже не порядка, нет, он был идеалистом во многом. И ему нравилась некоторая схема человека не раздробленного, цельного, человека не расслабленного. Пришвин в 30-е годы, его очень мучило соотношение двух начал в человеке – личной свободы и государственной необходимости. Он искал некоего идеального примирения двух начал, того, чтобы личная свобода гармонично сочеталась с общественной необходимостью, вписалась в неё. И ему казалось, что английский, французский путь никогда не приведёт к этому сочетанию идеальному. А вот германский путь или советский путь в идеале каком-то к этому может привести.
А она понимала, что это утопия. Он был утопистом, а она не была утописткой. Гамсун тоже, может быть, в чём-то был утопистом, и возможно, гамсуновский интерес и симпатия к фашизму объяснялась не как симпатия к фашизму как таковому, а объяснялось неприятием этого торгашеского, коммерческого, буржуазного порядка, этого глобализма, говоря о современных временах, зёрна которого располагались и находились в тогдашних демократиях английской, французской или американской. Америку Гамсун тоже хорошо знал, он в молодости в ней был. Гамсун протестовал против того, от чего мы стонем сегодня.
Конечно, шарахаться от одной крайности в другую, т.е. в сторону фашизма, не самый лучший вариант, но писателям свойственно заблуждаться, их надо уметь понимать и прощать. И к обоим героям нашего сегодняшнего разговора это в полной мере относится. А вот с жёнами да. Пожалуй, Михаилу Михайловичу с женой повезло в этом смысле больше. Она его удерживала, укрощала и как-то направляла в нужную сторону.
М. ПЕШКОВА: Хочу вернуться в 1919 год, когда ещё имя Гамсуна появляется в дневниках Пришвина, и потом на несколько лет исчезает. Почему оно тогда появилось и почему оно исчезло на какое-то время? Что, ситуация российская, я имею в виду Гражданскую войну, этому поспешиствовала?
А. ВАРЛАМОВ: Безусловно. Ведь Пришвин соотносил своё литературное творчество и своё восприятие литературного творчества других писателей с тем, что происходило в его личной жизнью и с Россией вообще. И Гамсун очень важная фигура в его духовных поисках начала века, и Гамсун очень важная фигура в его духовных поисках 20-30-40-х годов. Этот важный период 1919, 1920, 1921,1922 год, когда Пришвин находится в деревне, когда он далеко от Москвы, когда он не книжным, не теоретическим опытом, а практически видит, что происходит с Россией, с русской деревней, с русской революцией.
Когда очень важный духовный сдвиг в мировоззрении Пришвина, будучи сначала яростным контрреволюционером, антибольшевиком в 1917, начале 1918 года, Пришвин постепенно приходит к мысли, с которой можно сегодня соглашаться или нет, но он приходит к мысли о том, что только большевики способны унять стихию разбушевавшегося народного моря, что только большевики несут в себе зерно государственности, а Пришвин государственником был. В этот момент Гамсун становится для него как бы не актуален.
Потому что Гамсун, тут я хочу сделать очень интересное, на мой взгляд, отступление. Я говорил о северной и южной линии в русской литературе или русской прозе. И говоря об этом южном направлении, в 20 веке можно назвать Андрея Платонова, писателя несомненно южного, потому что значительная часть его произведений проистекает именно на юге. Это и «Чивингур», это и «Котлован», скорее всего, потому что мы точно не знаем, где происходит действие «Котлована». Но, судя по биографии Платонова, это тоже его родные места. Это повесть «Джан», «Катомалийский офицер» и так далее.
Любопытный факт. Платонов очень не любил Гамсуна. Это следует из его последней пьесы, которая называется «Ноев ковчег», где Гамсун выведен в качестве отрицательного героя. Пьеса написана в 1950 году, причём, Платонов корит Гамсуна не за сотрудничество с нацистами, эта тема в этой пьесе даже не возникает. Он смеётся над Гамсуном, иронизирует над Гамсуном, отрицательно относится к Гамсуну, потому что у того был идеал личного счастья, построенного, несмотря ни на что, наперекор общественному движению, которое есть, тем ценностям, которые утверждаются в обществе.
Герой борется за себя и личную независимость, т.е. пытается построить своё счастье в стороне от других дорог и путей. И за это Платонов не любил Александра Грина и его феерию «Алый паруса», за это Платонов не любил Пришвина. Очень часто говорят о родстве этих писателей, в чём-то было родство, но в чём-то был явный антагонизм. Известно, что Платонов написал очень резко отрицательную рецензию на повесть Пришвина «Неодетая весна». И точно так же Платонов не любил Гамсуна за этот индивидуализм. Здесь мы тоже видим какие-то вектора, направления в русской мысли. И мы очень чётко видим тех писателей, которые пытались строить свою жизнь независимо от того, что происходит с обществом, и тех писателей, для которых этот путь был неприемлемым.
Речь идёт не о том, кто прав, кто виноват. Каждый выбирает свою судьбу. Просто сегодня мы видим разнообразие духовной жизни, которое было и в советской России, и те противоречия, над которыми задумывались писатели. И ту невероятную сложность духовной жизни, даже сталинской России. И некоторую мелкомасштабность, некоторую плоскость, с которой мы сегодня к этой жизни подходим, когда пытаемся очень примитивно о чём-то судить и впихнуть писателя в те или иные рамки, объявив его просоветским, либо антисоветским, либо либеральным, либо почвенником, либо кем-то ещё.
На самом деле, картина была всегда гораздо более сложной. И духовный опыт этих писателей, что для меня очень важно, Пришвин – это русский писатель Серебряного века, который строил свою жизнь, занимался жизнетворчеством в условиях советского времени, и который вышел из этой жизни победителем, потому что фактически он сумел сделать всё то, к чему он стремился. А скажем, такие писатели, как Платонов или Булгаков, скорее жили с ощущением личной неудачи, с ощущением того, что им не удалось сделать то, что они хотели. Это хорошо видно по документам. Это в данном случае не моё частное суждение.
Гамсун, пожалуй, тоже принадлежал к тем людям, которым удалось сделать то, что они хотели. Другое дело, что цена, которую он в конечном итоге за это заплатил, оказалась очень высока. Но так устроена жизнь.
М. ПЕШКОВА: Живу ожиданием октябрьской Конференции и доклада, с которым выступит профессор МГУ, прозаик Алексей Варламов. Лауреат Российской Национальной премии «Большая книга», автор биографии Пришвина, Грина, Булгакова, Алексея Толстого, не забыть бы Григория Распутина. И готовящиеся книги об Андрее Платонове всё в той же «Молодогвардейской» серии Жизнь Замечательных Людей.
Источник: Радиостанция "Эхо Москвы" (Звукорежиссёр Анастасия Хлопкова, я Майя Пешкова. Программа «Непрошедшее время»).
Опубликовано: Н.С. Дяченко (БНИЦ)
|
Сделать стартовой 
Поставить закладку 
Поиск по сайту 
Карта сайта 
Наши баннеры 
Обратная связь
