Год Бьёрнсона	Нансен	Год Нансена–Амундсена
Амундсен	Новостные материалы	Год 2012
Архив культурных мероприятий	Мероприятия	Статьи
Юбилейный 2013	Материалы норге.ру прошлых лет	Юбилейный 2014

Ф. Нансен: Между двумя Россиями

1917 г. расколол российскую нацию. Те, кто «унес» за пределы отечества свою Россию создали внетерриториальную квазигосударственность – Российское Зарубежье. Россия советская не признала право на автономное существование России зарубежной. Конфронтация между метрополией и эмиграцией закончилась с развалом СССР. Современный диалог налаживается, несмотря на несовершенство государственной политики РФ по отношению к соотечественникам за рубежом. У истоков процесса поиска взаимопонимания и взаимодействия стоял Ф. Нансен. Его высокая роль не осознана еще в достаточной степени. Став посредником между двумя Россиями (зарубежной и советской), разделенными революцией и гражданской войной, балансируя «между двух огней», между непримиримыми позициями, Нансен оставался недооцененным ни одной стороной. Научное сообщество обязано отдать должное этому грандиозному человеку.

Действительно, личность Фритьофа Нансена уникальна. Он проявил себя как талантливый человек во многих ипостасях: ученый, путешественник, полярник, дипломат, автор книг… Последние десять лет своей жизни Нансен посвятил гуманитарной деятельности. Его друг, коллега, геофизик О. Свердруп говорил, что тот был велик как полярный исследователь, более велик как ученый и еще более велик как человек. Гуманитарная деятельность Нансена в России и в интересах советского правительства, с одной стороны, и во благо наших соотечественников за рубежом, с другой, - лишь подтверждает глубину такой оценки.

После Первой мировой войны Нансен помогал возвращению военнопленных. Обретением дома ему обязаны 427 386 человек из 26 стран[1], в том числе, по его собственной оценке, 250 тыс. военнопленных России. Содействие отправке бывших военнопленных из Германии продолжалось и после расформирования верховного комиссариата по делам военнопленных Лиги Наций.

Новая страница его жизни связана с деятельностью в качестве верховного комиссара по делам русских беженцев. Совет Лиги Наций принял решение учредить эту должность 27 июня 1921 г. Н. И.Астров, деятель Земгора, считал, что идея ее создания возникла в связи с роспуском комиссии помощи военнопленным. Завершив свои задачи, аппарат комиссии, ввиду угрозы потери заработка, решил переключить свое внимание на русских беженцев. Предполагалось, инициировал эту идею генеральный делегат Э. Фрик[2], человек, по словам Астрова, «выдающейся работоспособности, безгранично честолюбивый и не лишенный дарований». Его жена, не менее деятельная натура, доводилась племянницей Г. Адору, председателю Международного Комитета Красного Креста, который и внес предложение в Совет Лиги Наций о создании верховного комиссариата по делам русских беженцев. Ю. И. Лодыженский, председатель РОКК (старая организация), приписывал себе заслугу учреждения комиссариата[3].

Кандидатура Нансена не являлась бесспорной[4]. Совмещение им двух должностей - верховного комиссара по борьбе с голодом в России и верховного комиссара по беженским делам – считали недопустимым не только российская эмиграция, но и европейские страны, правительства которых обвинили советскую власть в организации голода. Поэтому лицо, ответственное за судьбу беженцев, не имеет морального права сотрудничать с Советами. Нансену, поддержанному только представителем в Лиге Наций Англии Р. Сесилем, пришлось предъявить ультиматум: если его действия не будут одобрены, то он откажется от звания верховного комиссара по беженским делам[5].

Накануне сессии Лиги Наций 1923 г., когда зашла речь о ликвидации комиссариата, в эмигрантской газете «Руль» было опубликовано обращение русских эмигрантских организаций в Лондоне от 13 августа того же года: «Интересы, стремления и мораль русских эмигрантов так диаметрально противоположны целям и моралям советского правительства, что нельзя с равной симпатией сотрудничать с этими двумя враждующими лагерями. Вот почему мы считаем себя обязанными привлечь Ваше внимание к практической и моральной невыгодности совмещать в лице д-ра Нансена обязанности верховного комиссара, работающего с советским правительством. Мы убедительно просим Лигу Наций пересмотреть этот важный вопрос и назначить другого Комиссара для русских беженцев»[6]. Их мнение склонялось в пользу сэра Чарльза Хентера. Но теперь уже представители русской эмиграции выступили в защиту Нансена. М. Н. Гирс, глава российских небольшевистских дипломатов за рубежом, писал 27 октября 1923 г. С. Д. Боткину, возглавлявшему Делегацию по защите интересов русских беженцев в Германии, и на которого Нансен при личной встрече произвел хорошее впечатление: «Я не сомневаюсь, что сэр Чарльз, как по своей предшествовавшей деятельности, так и в силу занимаемого им ныне положения, несомненно, сочувствует русскому беженскому делу и с этой точки зрения является в отношении нравственного своего облика вполне для нас приемлемым. Однако, к сожалению, этим не исчерпывается вопрос, ибо кроме указанных нравственных качеств, для руководства в Лиге Наций беженским делом требуется солидное общественное и политическое положение, обеспечивающее возможно широкую независимость во взглядах и главным образом известную совокупность средств действия по отношению к правительствам государств, оказывающих гостеприимство нашим беженцам. Между тем, насколько могу судить как из Ваших собственных сообщений, так и из данных, имеющихся о сэре Чарльзе, означенного общественно-политического положения у него в должной степени не имеется... Но этими соображениями не исчерпывается сущность вопроса. Вам известны, вероятно, затруднения, с которыми удалось отстоять принцип сохранения верховного комиссариата во время последнего обсуждения этого вопроса в Женеве. К счастью, дело приняло сравнительно благоприятный оборот, и комиссариат сохранен. Для нас это имеет чрезвычайно важное значение, ввиду весьма значительного количества беженцев на Балканах и на Дальнем Востоке, которые нуждаются в действительной помощи и поддержке. Между тем, при обсуждении вопроса о сохранении комиссариата весьма серьезное значение сыграла личность Нансена, что вся международная организация помощи беженству, созданная Лигой Наций, была сохранена благодаря сочувственному отношению членов Совета Лиги Наций к личности Нансена. При таких условиях, как ни мало симпатична личность Нансена, как ни желательно видеть во главе столь близкого нам дела иное лицо, выступать с проектами замены его другими кандидатами, не обеспечив себе предварительно успеха, было бы шагом опасным, угрожающим интересам тех же самых беженцев»[7].

Наибольшее недовольство эмигрантов вызывало то обстоятельство, что Нансен как верховный комиссар по делам русских беженцев одно из важнейших направлений работы видел в содействии отправке на родину тысяч неустроенных бывших подданных Российской империи. Лига Наций «возвращение 1 5000 000 беженцев» «к их очагам» рассматривало в качестве «полного и окончательного разрешения вопроса, поставленного их присутствием в Европе», к тому же приемлемого с финансовой точки зрения. Решить беженскую проблему, т.е. возвратить россиян на родину, предполагалось уже к маю 1924 г.[8]

Совсем иначе рассматривала этот вопрос эмигрантская верхушка, особенно военная. Например, главнокомандующий русской армией П. Н. Врангель в начале 1921 г. даже направил протест в Лигу Наций на ультимативное требование французского правительства, обращенное к беженцам, находившимся в военных лагерях, либо вернуться в Россию, либо уехать в Бразилию (все равно что «поступить в белое рабство в качестве рабочих»[9]). Хотя российская эмиграция почти до конца 1920-х гг., по выражению Р. Гуля, была каменно убеждена в своей «чемоданной философии»[10], возвращаться в Советскую Россию решались немногие. А те, кто отваживался ходить в советское посольство для оформления соответствующих документов, подвергались обструкции. Большинство надеялось увидеть родину после ожидаемого скорого краха большевистской власти. Последовавший 3 ноября 1921 г. декрет об амнистии солдатам белых армий стимулировал возвращенческие настроения. Неоднозначный вопрос о репатриации активно возникал в повестке дня, и регулярно, хотя и с разной интенсивностью, обсуждался в беженской среде. И. В. Гессен в воспоминаниях «Годы изгнания» заметил, что «скорбный общий множитель эмигрантского настроения» можно было свести к нескольким позициям: 1. сохранялась надежда на возвращение; 2. советская власть рассматривалась как препятствие к возвращению; 3. возвращение допускалось при сохранении человеческого достоинства, гарантий безопасности[11].

Русские организации в ответ предприняли все меры, чтобы «свести с опасной почвы» беженскую проблему, если бы репатриация оказалась главным, если не единственным, способом ее разрешения. Например, Русский национальный комитет, претендовавший на представление интересов всей эмиграции и даже на статус преемственного органа государственной власти, 12 сентября 1921 г. в официальном письме заявил Нансену, что репатриация, если бы нашла осуществление, встретит среди беженцев самое глубокое возмущение, т.к. возвращение на родину, в силу их внутренних убеждений, представляется возможным «лишь после изменения царящего там режима насилия и неправды, от которого они ушли»: «Являясь… мерою морального насилия, репатриация вместе с тем должна быть признана противоречащей в корне всем началам гуманности, т.к. несомненно, что по прибытии к месту назначения, репатриируемые будут подвергнуты тягчайшим физическим и нравственным страданиям, а часть из них – расстрелу, от чего их не спасут, как показывает опыт, никакие предварительные гарантии. Таким образом, организованная репатриация ни при каких условиях не может быть допущена до падения в России большевизма»[12]. Несмотря на неприемлемый тон письма, Нансен ответил, что принял обязанности верховного комиссара по делам русских беженцев «в надежде содействовать восстановлению возможно большего числа беженцев в правах свободных граждан, обладающих легальными возможностями и поддержкой в деле самостоятельной организации собственной жизни в наилучших условиях жилища и труда», а также, что его усилия не окажутся тщетными из-за недоверия, разногласий и вражды, которые, как ему справедливо казалось, царили среди беженцев[13]. Он также счел нужным подчеркнуть, что никогда не предполагал возвращать на Родину беженцев ни против их собственного желания, ни без предварительного предупреждения о безнадежном экономическом положении их страны[14].

Русский комитет в Турции, объединявший 80 эмигрантских организаций, 20 сентября 1922 г. в своем меморандуме Лиге Наций высказал отрицательное отношение к репатриации: «Репатриация не может быть производима как система, пока не устранены причины, вызвавшие русскую эмиграцию»[15]. Съезд русских юристов в эмиграции (октябрь 1922 г.)[16] постановил, что «по самому существу большевистская власть отрицает основные начала права», поэтому «невозможно какое-либо правовое обеспечение судьбы лиц, возвращаемых в Россию». Более того, дорогу домой «отрезал» декрет СНК от 16 марта 1922 г., лишавший эмигрантов прав собственности[17].

Верховный комиссар, ссылаясь на движение среди казаков, желавших вернуться на родину, пытался оказать «содействие уже начавшемуся бессистемному, добровольному возвращению с Балкан тех беженцев, …чтобы избежать морально и физически разрушающего пребывания в концентрационных лагерях»[18]. В личной беседе с представителем Совета послов в Женеве К. Н. Гулькевичем Нансен отрицал, будто бы по собственному почину возбудил этот вопрос, т.к. «условия в России не таковы, чтобы можно было ставить этот вопрос на очередь». В то же время подчеркивал, что не считает себя вправе мешать кому бы то ни было возвратиться на родину, раз он не в состоянии пристроить беженцев вне России. Поскольку эмигрантские организации не раз высказывали свое сомнение по поводу реально существующих обращений казаков о репатриации, Нансен обещал представить Гулькевичу списки тех казачьих организаций, которые умоляли его помочь им репатриироваться[19]. Всего же через свои организации выразили желание репатриироваться от 30 до 40 тыс. казаков Кубани, Дона, Терека, находившиеся в Польше, Сербии, Болгарии, Греции и Румынии[20]. Нансен, вступив в переговоры с представителями советского правительства, пытался договориться о гарантиях безопасности возвращающимся.

Общее собрание Лиги Наций в сентябре 1922 г. готово было предоставить ему полную свободу действий в этом деле. Оппонентом верховного комиссара по делам русских беженцев выступил Г. Адор. В своем докладе от имени пятой Комиссии он заявил о несвоевременности репатриации, а также о том, что он имеет ряд протестов от разных русских организаций по поводу начинающихся действий по репатриации и что Международный Красный Крест счел необходимым запросить мнение Советского Красного Креста об условиях репатриации. Нансен потребовал исключения этого места из доклада Комиссии, указывая, что вопрос о репатриации не был рассмотрен в Комиссии. Такой выпад Адора против верховного комиссара без предварительного обсуждения вопроса последовал с подачи РЗГК. Н. И. Астров таким образом надеялся, что конфликт заставит Нансена озвучить с высокой трибуны условия репатриации, о которых удалось договориться с советской стороной. После резких реплик с той и с другой стороны, обнаруживших глубокое расхождение между Адором и Нансеном, все-таки состоялось соглашение по редакции оспоренного Нансеном места доклада. Нансену пришлось еще раз подтвердить, что речь идет лишь о 10-20 тыс. человек и что содействие в возвращении на родину будет оказана исключительно желающим[21]. Общему собранию РЗГК в октябре 1922 г. Астров докладывал: «Так кончился турнир между Адором и Нансеном на спине русских беженцев. Несомненно, из этого столкновения мы можем извлечь для себя некоторые положительные результаты. Было еще раз установлено, что никто против воли не будет возвращен в Россию, было громко с трибуны перед лицом всего мира произнесено слово «ответственность». Нансен был вынужден обнаружить свои намерения. Но в то же время он не ответил на поставленный вопрос о содержании договора о гарантиях»[22].

Заинтересованность в посредничестве именно Нансена проявила советская сторона. Замнаркома иностранных дел М. М. Литвинов отмечал, что «при всех недостатках нансеновской организации и его агентов мы должны предпочитать все-таки Нансена переходу дела репатриации непосредственно в руки союзников»[23]. Посредником в переговорах между казаками, Лигой Наций и советским правительством выступил некий А. М. Дю-Шайля[24]. Соглашение о репатриации между Лигой Наций и РСФСР было подписано в Берлине в июле 1922 г. российским послом Н. Н. Крестинским и уполномоченным верховного комиссара Э. Фриком. Позже оно дополнялось Г. В. Чичериным и Нансеном. В памятной записке о договорных условиях, заключенных между Нансеном и Чичериным по вопросу о репатриации говорилось, что Нансен принял на себя организацию репатриации и связанные с ней расходы; что подлежали репатриации только уроженцы Дона, Кубани и Терека, т. к. лишь в этих областях экономическое и социальное положение являлось благополучным. Советское правительство подтверждало полную амнистию уроженцам этих областей, рядовым участникам гражданской войны; служившие же на ответственных должностях должны были исходатайствовать себе личную амнистию; в Новороссийске репатрианты принимались представителем НКВД и уполномоченным Нансена Горвином. Нансен считал необходимым принятие мер к отсеиванию агентов провокаторов, подосланных Врангелем, в состав репатриантов. Поэтому допускались к посадке и высадке только лица, получившие от компетентного советского представительства визу на въезд. Виза выдавалась представителем РОКК, который составлял регистрационные ведомости. Всех лиц, не значащихся в списках, возвращали обратно. Репатриант давал Нансену подписку о не принудительном выезде. Организовывались лагеря репатриантов, где поступившие сюда лица находились на полном довольствии, неимущим выдавалась обувь, обмундирование. В лагерях репатрианты должны были ждать формирования очередного эшелона для отправки на родину. Однако до улучшения экономических условий, ликвидации эпидемий и голода в России речь о репатриации как актуальнейшей задаче не шла[25].

С 1922 г. в поток военнопленных вливались амнистированные рядовые участники белого движения в связи с выходом соответствующих декретов. Офицеры и гражданские лица могли получить амнистию только в индивидуальном порядке. ОГПУ разъясняло в специальной записке Наркомату иностранных дел, что белое офицерство никакими льготами не пользуется и должно «ликвидировать свои отношения к белому движению собственными средствами. Единичные ходатайства могли быть удовлетворяемы при наличии поручительства в их будущей лояльности по отношению к Советской власти со стороны известных лиц»[26]. По прибытии на место своего жительства амнистированный должен был немедленно зарегистрироваться в местном управлении НКВД и представить вид на жительство, который выдавался в приемном пункте. В этом же документе ставили пометку: «гражданин (имярек) прибыл из-за границы на основании постановления ВЦИК от 3 ноября 1921 г. За службу в белых армиях суду и наказанию не подлежит». Анкета для бывших рядовых солдат белых армий, изъявивших желание вернуться на родину, заполнялась в трех экземплярах и предусматривала ответы на 35 вопросов: от указания биографических данных до причин перехода в белую армию и при каких обстоятельствах. Анкетируемый давал сведения об участии в революциях 1905 г., Февральской, Октябрьской, раскрывал убеждения в 1917 г. и др.[27] Предпочтение отдавалось советской стороной организованным группам въезжающих с целью ограничения масштабов и установления жесткого контроля над этими потоками. Целевая установка на сдерживание реэмиграции откровенно звучит в межведомственной переписке ОГПУ, НКИД, Постоянной комиссии СТО[28]. Главным условием оставалось признание за Советской Россией права отбора репатриантов. Оно специально оговаривалось при подписании межгосударственных договоров. Возвращающиеся самостоятельно, без разрешения власти, в РСФСР не допускались[29]. Условия, которые выставлялись Советами, Нансен старался учитывать в своей посреднической деятельности.

В Москве обосновалась миссия Нансена во главе с Д. Горвином и его помощником А. Симонеттом. Им были выданы соответствующие удостоверения сначала 6 октября 1922 г., последующее – через год. Так, документ 1923 г., выданный Комиссариатом по иностранным делам, удостоверял, что А. Симонетт, представитель «доктора Ф. Нансена по репатриации, на основании заключенных между Русским правительством и доктором Нансеном соглашений о репатриации русских граждан из-за границы, сим дается право посещать и опрашивать либо в русских портах, или по уездам всех русских граждан, репатриированных из заграницы, и посылать доклады Нансену относительно теперешних условий их жизни». В нем также содержалась «просьба ко всем местным представителям ВЦИК’а оказывать г. Симонетт всяческое содействие при сношениях его с репатриированными русскими гражданами и снабдить его всеми сведениями, необходимыми ему для его рапортов доктору Нансену». Документ аналогичного содержания был выдан и Джону Горвину. Доклады представителя Нансена публиковались за границей, «чтобы противодействовать сообщениям белогвардейской печати о насилиях и расстрелах возвращающихся на родину репатриантов». Горвин настаивал, чтобы ему предоставили те же преимущества, о которых просил НКИД Нансена для своих представителей по репатриации за границей: дипломатический иммунитет и свободное сношение с заграницей путем дипломатических курьеров и телеграмм. Однако когда срок действия договора между российским правительством и миссией Нансена о репатриации истек, формальная основа для приравнивания представителя Нансена к сотрудникам аккредитованных миссий была утрачена[30]. Нансен высказал недовольство подобными ограничениями. И. Иорданский 26 января 1924 г. писал из Рима М. М. Литвинову: «У Вас в Москве, по-видимому, несколько прижали миссию Нансена. Во всяком случае, старик обиделся и считает дурное отношение к нему незаслуженным. Он желал бы продолжать работу помощи или, при крайней необходимости, разойтись без ссоры, по-хорошему… Я… объяснил, что лишение дипломатических паспортов членов благотворительных миссий является мерой общего характера, так что из одного этого факта нет никаких оснований говорить о крутой перемене в отношении советского правительства к Нансену»[31].

Нансеновская программа решения беженского вопроса предусматривала не только репатриацию, но также перепись всех российских беженцев в Европе в течение трех недель, попутно определяя их профессии; расселение и трудоустройство за границей, опросив предварительно государства, какие категории работников из русской беженской среды могли бы в этих странах устроиться (с выяснением вопроса об участии правительств в расходах по перевозке и размещению беженцев, возможности изменения иммиграционного законодательства государств для россиян-апатридов); соединение и координация усилий всех благотворительных организаций, решение вопроса о паспортах в соответствии с постановлениями Женевской конференции 22 августа 1921 г.[32] Предлагалось активнее пользоваться старыми русскими миссиями[33], назначить в каждой стране двух представителей по беженским делам: одного от местного правительства, другого от Нансена[34]. На международной конференции 28-30 июня 1928 г., принявшей соглашение о юридическом статусе беженцев, за нансеновскими офисами официально были закреплены следующие полномочия: удостоверять личность и звание беженцев, их семейное положение и гражданское состояние на основании актов, совершенных в России, или фактов, имевших там место (прибегая к помощи свидетелей); удостоверять подписи эмигрантов, копии и переводы их документов, составленных на русском языке, на иностранный язык; удостоверять перед местными властями репутацию, хорошее поведение беженца, прежнюю службу, профессиональную квалификацию, университетские и академические звания. Т.е. представители верховного комиссара могли выдавать удостоверения, заменяющие утерянные или оставшиеся в России аттестаты и дипломы об окончании различных учебных заведений, о производственном стаже, принадлежности к сословию присяжных поверенных, к практикующим врачам, к ремесленникам и пр.; рекомендовать беженца компетентным властям, в частности, по вопросам виз, разрешений на жительство, допуска в школы, библиотеки и т.д. Их деятельность не могла носить политического характера и не допускала вмешательства в функции местных властей. Порядок назначения представителей Нансена был аналогичен порядку назначения иностранных консулов.

Для удобства перемещений русских беженцев Нансен на заседании Совета Лиги Наций 24-25 марта 1922 г. предложил ввести специальные сертификаты, удостоверяющие их личность. Учитывая замечания и пожелания юристов-эмигрантов, такие документы следовало выдавать только желающим, визировать таким же порядком, как и обычные паспорта, а в тексте проекта отмечалось, что предъявителю должны быть оказаны «всякая помощь и покровительство», предоставлена возможность «свободно путешествовать и пребывать в других странах». Совет Лиги Наций постановил обратиться к правительствам с просьбой а) выдавать бесплатно предложенные верховным комиссаром сертификаты; б) разрешить визировать сертификаты, выданные другими государствами; в) визирование проводить бесплатно[35]. Однако первоначальный проект документа был изменен и, к сожалению, в худшую сторону. 3-5 июля 1922 г. в Женеве состоялась конференция представителей правительств, на которой был утвержден текст сертификата для беженцев, позже получивший название нансеновского паспорта. Если первый вариант исходил из необходимости предоставления русским беженцам прав, равных с правами других граждан, включая свободу передвижения, трудоустройства, с тем, чтобы они не стали предметом заботы благотворительных организаций, то конференция заняла иную позицию. Представители стран, хотя и не отрицали особое юридическое положение русских беженцев и необходимость принятия для них оригинального документа (во избежание «отождествления с подданными РСФСР»), заботились, в первую очередь, о своих собственных интересах. Поэтому из первоначального проекта было исключено все то, что сколько-нибудь связывало государства-реципиенты, и налагало на них какие-либо обязательства. «Юридическое качество» принятого варианта, по оценке русских организаций, «оказалось много ниже первоначального проекта»[36]. В нем значилось: «удостоверение это не дает права возвращения в страну, которая его выдала, без специального на то указания, которое должно быть отмечено на настоящем удостоверении. Сертификат теряет всякую силу, если обладатель его вступит, в какой бы то ни было момент, на территорию России». Въезд по нему в другое государство допускался только со специального разрешения. Помимо фамилии и имени, даты рождения, фамилий отца и матери, отличительных признаков и особых примет, профессии, прежнего местожительства в России и настоящего местопребывания в документе указывалось, что владелец – «русского происхождения, не принявший никакого другого подданства»[37]. Нансеновские паспорта признавались при условии, что беженец выполнял все требования, предъявлявшиеся к постоянным жителям страны, платил за паспорт, его возобновление, имел бумаги, подтверждающие, что он эмигрант, а также документы, удостоверяющие его личность (паспорт, выданный царским или Временным правительством, либо не возобновленный в течение 5 лет советский). Ясно, что лица, легально выехавшие из Советской России, на такой документ рассчитывать не могли. Ежегодно паспорт продлевался. Выдавала его не Лига Наций, а правительства стран-реципиентов. Составлялись такие удостоверения, по крайней мере, на двух языках: национальном языке страны, выдававшей их, и французском. Порядок выдачи предусматривался тот же, что и для международных паспортов, в соответствии с решениями Парижской конференции 21 октября 1920 г., причем для неимущих - бесплатно. Владелец удостоверения находился под защитой беженской секции МБТ и Лиги Наций в лице Нансена. Предоставление ряда гарантий изгнанникам произошло лишь после принятия соглашения (1928 г.), а затем конвенции (1933 г.) о юридическом статусе русских беженцев.

Официальное узаконение консульских функций за представителями верховного комиссара и расширение прав их подопечных вызвали обеспокоенность советского правительства. Претензии «в связи с получением белогвардейцами, согласно некоторых статей соглашения, бóльших привилегий по сравнению с советскими гражданами, проживающими за границей» М. М. Литвинов направил Нансену 7 ноября 1928 г. В том же письме были высказаны опасения, что белоэмигрантские организации под прикрытием нансеновских представительств усилят свою враждебную деятельность, «что неизбежно приведет к конфликтам с правительствами». Литвинов остановился также на ст. 7, ограничивавшей возможности высылки эмигрантов, что должно было, по его мнению, привести «к развитию и поощрению антисоветской деятельности в пограничных с СССР странах». Нансену пришлось объяснять, что его представители имелись уже в различных странах, и они не являются консульскими чинами, возможность назначения белоэмигрантов для выполнения функций представителей исключена согласно принятой резолюции, а новая организация представительств установит контроль Лиги Наций над деятельностью белоэмигрантских организаций, что «бóльшие права и преимущества по сравнению с советскими гражданами предоставлены беженцам благодаря отсутствию условий взаимности, а также ввиду предоставления возможности добыть средства к существованию»[38]. Нансен дипломатично находил возможные пути соблюдения прав русских эмигрантов и достойно отвечал на претензии СССР об излишнем внимании Лиги Наций «отщепенцам».

Гуманитарная деятельность Нансена в России связана не только с контролем над соблюдением прав репатриантов. Большая работа велась и в связи с голодом в стране. Когда 31 марта 1923 г. Американская администрация помощи во главе в Гувером прекратила приема посылок, миссия Нансена по оказанию помощи России, расположенная в Москве на Б. Никитской, 43, оставалась единственной международной общественной организацией, доставлявшей продовольственные посылки, оплачиваемые за границей. Еще 10 января 1922 г. «Последние новости» сообщали, что МККК и верховный комиссар Нансен в Женеве организовали под их общую ответственность отдел пересылки индивидуальных пакетов частным лицам, организациям, благотворительным учреждениям в России. Все заказы концентрировались в Женеве, затем передавались в Ригу, здесь составлялись посылки, которые отправляли в Россию. Цена посылок устанавливалась в долларах: 2, 5, 10 и т.д. до 100. Частным лицам можно было отправить не более 2 посылок в месяц по 2 доллара каждая. 15% составляла стоимость по пересылке. На 2 доллара можно было послать: белой муки - 14 фунтов, молока концентрированного - 4 банки, сахара - 2 фунта, жиров -2 гр, чая 400 гр. Позже разрешили переправлять и деньги. Заявление с адресом получателя направлялось в Управление Нансеновского комитета в Женеве, далее шел приказ к исполнению в Управление для России, находившееся в Москве (Б. Калачный пер., 8). Посылки, адресованные в Москву, доставлялись в 3-недельный срок со дня оплаты в Париже. Склады были организованы также в Одессе, Севастополе, Харькове, Новороссийске, Саратове, Челябинске. В Петрограде и Минске – при Германском Красном Кресте, в Киеве – при Чехословацкой миссии, в Царицыне – при миссии Швейцарского Красного Креста, Самаре – при Шведском Красном Кресте, Бузулуке – при миссии Квакеров[39]. Из обнаруженных нами в Российском государственном архиве литературы и искусства писем мужу и отцу, С. А. Пинусу, преподавателю Русской гимназии в Софии, узнаем о получении таких нансеновских посылок его родственниками. «Получили от тебя 10 долларов, - сообщала жена. - Это около 2-х миллиардов, но, конечно, не прежних. Я вот заказала два пальто сделать. Одно Наташе [младшей дочери - 3. Б.], а другое Марусе [старшей дочери - 3. Б.], первой из одеяла, другое из моего драпового пальто и за одну работу 1 млрд. 200 млн., а я теперь получаю 285 млн. в месяц[40]. Это за 12 часов работы [в качестве кухарки - 3. Б.]». В сентябре 1923 г. зарплата составляла уже 500 млн., а в следующем году - и вовсе «пустяки» - 5, затем 15 млрд. в месяц[41], на которые можно было купить 10 аршин ситца. Таким образом, устойчивый доллар способен был неплохо поддержать бедствующих.

В декабре 1922 г. Нансен был удостоен Нобелевской премии мира, часть которой пошла на ликвидацию голода в России, часть – на устройство показательных сельскохозяйственных станций на Волге и Украине. Это обстоятельство позволило распускать нелепые слухи о Нансене, которые, собственно говоря, опровергали лица из русской же эмиграции, непосредственно с ним контактировавшие. В одном из писем Гирс просил Гулькевича проверить сплетню о том, что Нансен приступил к эксплуатации предоставленного ему крупного участка в России, «где русский элемент сведен до минимума, переселил в свою вотчину некоторое количество норвежцев и шведов, которые при помощи машин ведут дело». На что представитель Совещания послов при верховном комиссаре отвечал: «...происхождение сплетни приписываю Розену. Нансен ведь не ведет хозяйства за свой счет, а только устроил его, доходы пойдут на благотворительность. <…> сплетню проверю»[42].

Моссовет 7 февраля 1922 г. постановил избрать Нансена почетным членом[43]. Тогда, как сообщали эмигрантские газеты, Нансен поместил письмо в лондонской «Таймс», заявив, насколько ему известно, сообщение это не соответствует действительности, но если бы избрание его действительно состоялось, он счел бы своим долгом отклонить его, ибо в его положении недопустимо какое-либо участие в политике той или другой страны[44]. В мае(?) 1923 г., видимо вторично, большевики просили Нансена принять «почетное членство». В сентябре 1923 г., Гирс отмечал, что большевики оказали Нансену отвратительную услугу, избрав его почетным членом Московского совета[45]. Секретарь верховного комиссара Джонсон тогда объяснял С. В. Паниной, представителю Земгора в Женеве: «...после всего, что Нансен сделал для России, было бы естественно, если бы большевики вторично просили его принять «почет» и Нансен не счел бы возможным отказаться». Панина возражала, обосновывая свою позицию тем, что следовало бы тогда отказаться от беженского дела, ибо никто не сможет и не захочет иметь с ним дело: «Неужели же Вы не понимаете, что нельзя принимать «титулы» от этих разбойников?» На что Джонсона парировал: «Ну, это Ваша специфически беженская точка зрения»[46]. Данный сюжет лишний раз подчеркивает остроту противостояния эмиграции и советской власти и мужество человека, пытавшегося протянуть руку и одной, и другой стороне, уходя от политических распрей.

Используя достаточно доверительные отношения с советским руководством, Нансен позволил себе в 1923 г. в связи с арестом патриарха Тихона и обеспокоенностью этим обстоятельством мировой общественности обратиться к Л. Д. Троцкому, написав, что отрицательно относится ко всякому вмешательству во внутренние дела любого государства, но «общественное мнение всего мира, имеется или нет для этого достаточных поводов, глубоко взволнованно». Он высказал опасения, «что, если патриарх Тихон будет расстрелян, то деятельность организаций, которые в настоящее время работают на восстановление России, будет серьезно скомпрометирована, так что нельзя будет рассчитывать на общественную помощь для продолжения дела, которое они совершают в интересах России»[47].

Нансен стал также инициатором предложения о вхождении СССР в Лигу Наций задолго до 1934 г. Еще в начале 1924 г. Т. Ф. Джонсон, помощник Нансена, будучи в Риме довел эту идею до советских властей через И. Иорданского. На что последний ответил, что свое негативное отношение к Лиге Наций «в её нынешнем виде достаточно определено многократными заявлениями членов советского правительства и руководителей НКИД». Несмотря на попытки убедить советскую сторону, что улучшить подобную организацию, т. е. Лигу Наций, удобнее всего, входя в нее и действуя на нее в качестве равноправного члена, или, по крайней мере, наблюдателя, не принимая на себя никаких обязательств и не подчиняясь Уставу Лиги Наций (подобно США), Иорданский высказал сомнение, что Лига Наций может согласиться отвести СССР такую роль. Правда, ведение предварительных переговоров по этому делу Нансен просил «держать в полном секрете»[48].

В 1925 г. советское руководство привлекло Нансена к переговорам об обмене социалистов из тюрем СССР, на арестованных на Западе иностранных коммунистов. Г. В. Чичерин писал 30 марта 1925 г. полпреду СССР в Норвегии А. М. Коллонтай: «Я уже сообщал о нашем согласии на то, чтобы обмен имеющихся у нас заключенных социалистов, на находящихся в других странах заключенных коммунистов производился Комиссией под председательством Нансена». Официальное посредничество Лиги Наций в этом деле Москва не допускала. Коллонтай в ответном письме из Осло от 8 апреля 1925 г. довела до сведения НКИД, что Нансен «принципиально не отказался бы от выполнения этой задачи, тем более что ему раз уж пришлось осуществить обмен венгерских коммунистов, на заключенных у нас тогда венгерских офицеров»[49].

Таким образом, Нансен играл роль посредника между мировым сообществом, российской эмиграцией и Советской Россией.

После смерти Нансена в 1930 г. Общее собрание Лиги Наций решило расформировать беженскую секцию и 30 сентября приняло резолюцию об учреждении автономной организации с 1 апреля 1931 г. - Международного офиса по делам беженцев имени Ф. Нансена. Русское беженство как отдельная категория иностранцев перестала существовать.

--------------------------------------------------------------------------------

[1] Доклад 5-й комиссии, представленный на третьей Ассамблее Лиги Наций // Государственный архив Российской Федерации (ГА РФ). Ф. 7067. Оп. 1. Д. 490. Л. 1 об.

[2] Фрик Эдуард – швейцарский гражданин, проживая в России, с 1914 сотрудничал с Российским Красным Крестом, в начале 1918 назначен представителем МККК в России, в Х.1918 вернулся в Женеву, занимался снабжением и репатриацией российских военнопленных, руководил всей деятельностью МККК в Восточной Европе, в 1921-1922 помощник, с 1922 – технический советник Верховного Комиссара по делам русских беженцев (Нансена).

[3] ГА РФ. Ф. 6094. Оп. 1. Д. 40. Л. 27, 29.

[4] Российские эмигрантские организации предпочли бы американца полковника Ольдса, возглавлявшего европейский отдел Американского Красного Креста. Но гражданин США не мог принять назначение, т.к. устав Лиги Наций его страна не ратифицировала // ГА РФ. Ф. 5913. Оп. 1. Д. 1126. Л. 24; Ф. 6094. Оп. 1. Д. 40. Л. 27.

[5] ГА РФ. Оп. 1. Д. 40. Л. 17-19.

[6] Руль. Берлин, 1923. 11 сентября.

[7] ГА РФ. Ф. 6094. Оп. 1. Д. 43. Л. 189-189об.

[8] Русские беженцы: Проблемы расселения, возвращения на Родину, урегулирования правового положения (1920-1930-е годы). Сб. документов и материалов / Сост. З. С. Бочарова. М., 2004. С. 120-121.

[9] Архив внешней политики Российской империи (АВП РИ). Ф. 166. Оп. 508/3. Д. 60. Л. 2 об.

[10] Гуль Р. Я унес Россию. Т. 1. Россия в Германии. М., 2001. С. 157.

[11] Гессен И. В. Годы изгнания. Париж, 1979. С. 166.

[12] ГАРФ. Ф. 5767. Оп. 1. Д. 18. Л. 12.

[13] 3 сентября 1921 г. Нансен приехал в Женеву и официально вступил в права верховного комиссара. Этим воспользовалась русская делегация, попавшая к комиссару десять дней спустя. В состав делегации входили И. Н. Ефремов, А. Н. Мандельштам, С. В. Панина, Н. И. Астров и Ю. И. Лодыженский. Нансен был обескуражен множественностью точек зрения русских организаций на судьбу беженства. В его адрес пришли обращения Русского национального комитета, Русского совета, утверждавшие их исключительное право защиты интересов беженцев. Панина старалась успокоить верховного комиссара, говоря, что делегация представляет благотворительные, аполитичные организации и не отвечает за действия политических групп // ГА РФ. Ф. 5913. Оп. 1. Д. 1126. Л. 194.

[14] ГА РФ. Ф. 5767. Оп. 1. Д. 18. Л. 15.

[15] Русские комитет в Турции. Материалы по вопросу об эвакуации русских беженцев из Константинополя. Константинополь, 1922. С. 16.

[16] Подробнее см.: Стародубцев Г. С. Международно-правовая наука российской эмиграции. (1918-1939). М., 2000. С. 57-64; Чирова О. А. Роль Съезда русских юристов и его Комитета в правовом регулировании статуса эмигрантов из России (середина 20-х гг.) // Новый исторический вестник. М., 2002. № 2. С. 86-96; Бочарова З. С. Роль Съезда русских юристов за границей в правовом урегулировании положения русской эмиграции // Интеллигенция России и Запада в ХХ-ХХI вв. : поиск, выбор и реализация путей общественного развития. Материалы научной конференции, 28-29 мая 2004 года. Екатеринбург, 2004. С. 163-165 и др.

[17] Еще 10.11.1920 В. И. Лениным было подписано постановление СНК «О конфискации всего движимого имущества граждан, бежавших за пределы РСФСР», объявлявшее собственностью государства все движимое имущество бежавших за пределы Республики или скрывающихся граждан. Предметы искусства и старины, имеющие художественную и историческую ценность, передавались в просветительные учреждения, остальное имущество обращалось в товарный фонд // Декреты Советской власти. Т. XI. М., 1977. С. 245-246.

[18] Руль. Берлин, 1922. 13 октября.

[19] АВП РИ. Ф. 166. Оп. 508/3. Д. 79. Л. 39. Копия письма К. Н. Гулькевича М. Н. Гирсу от 8 сентября 1922 г.

[20] Там же. Д. 221. Л. 15.

[21] См.: Руль. 1922. 30 сентября; Русские беженцы. С. 110-119, 190-191; Речь доктора Ф. Нансена на третьей Ассамблее Лиги Наций 28 сентября 1922 г. // Русская военная эмиграция 20–40-х годов. Документы и материалы. Т. 3. Возвращение... 1921-1924 гг. М., 2002. С. 202-205; сообщение И. Н. Ефремова на заседании парижской демократической группы партии народной свободы 12 октября 1922 г. // Протоколы заграничных групп конституционно-демократической партии. Т. 6. Кн. 1. М., 1999. С. 366-377.

[22] Русские беженцы. С. 116.

[23] АВП РИ. Ф. 166. Оп. 508/3. Д. 221. Л. 15.

[24] Там же. Л. 18-19; Русская военная эмиграция 20–40-х годов. Т. 3. Док. № 136, 140, 149, 151, 161 и др. О Дю-Шайля см.: Русская военная эмиграция 20–40-х годов. Т. 3. С. 510-511.

[25] ГА РФ. Ф. 5913. Оп. 1. Д. 1126. Л. 192.

[26] Архив внешней политики Российской Федерации (АВП РФ). Ф. 0132. Оп. 5. П. 115. Д. 149. Л. 136.

[27] АВП РФ. Ф. 0132. Оп. 5. П. 115. Д. 149. Л. 165об – 166об. Русская военная эмиграция 20–40-х годов. Т. 3. Док. № 53. В сборнике, видимо, опечатка в указании номера фонда и дела, дается ссылка на: АВП РФ. Ф. 0123. Оп. 5. Д. 115. Л. 163-164.

[28] Подробнее см.: Винник А. В. Проблема возвращения на родину российских военнопленных Первой мировой войны в контексте советско-германских отношений (1918-1924 гг.) // Российская интеллигенция на родине и в Зарубежье. М., 2005. С. 68-88.

[29] Так, находившиеся в Египте более 100 сторонников большевиков 29 сентября 1921 г. были отправлены на пароходе в Россию, но не были приняты и вернулись обратно в военный лагерь Сиди-Бишр // АВП РИ. Ф. 166. Оп. 508/3. Д. 38. Л. 81.

[30] АВП РФ. Ф. 04. Оп. 50. П. 310. Д. 54665. Л. 80, 63, 65, 88, 128, 40.

[31] Там же. П. 311. Д. 54672. Л. 6-7.

[32] ГА РФ. Ф. 6006. Оп. 1. Д. 8. Л. 110; Ф. 5913. Оп. 1. Д. 56. Л. 10.

[33] Там же. Ф. 5913. Оп. 1. Д. 1126. Л. 29-30.

[34] Там же. Л. 191.

[35] Бюллетень № 9-10 Российского Земско-городского комитета помощи российским гражданам за границей (РЗГК). 15 декабря 1922 г. С. 30.

[36] ГА РФ. Ф. 5913. Оп. 1. Д. 56. Л. 147.

[37] Бюллетень № 9-10 РЗГК. С. 35-36 и др.

[38] АВП РФ. Ф. 415. Оп. 5. П. 44. Д. 64. Л. 1.

[39] Последние новости. Париж, 21 марта 1923.

[40] В это время аршин ситца стоил 45 млн. рублей (против прежних 15 копеек).

[41] Российский государственный архив литературы и искусства (РГАЛИ). Ф. 2296. Оп. 1. Д. 79. Л. 1, 11, 16, 21.

[42] ГА РФ. Ф. 6094. Оп. 1. Д. 44. Л. 7.

[43] См.: Русская военная эмиграция 20-40-х годов. Т. 3. Иллюстрации.

[44] Последние новости. Париж, 1922. 16 февраля; Руль. Берлин, 1922. 8 марта.

[45] ГА РФ. Ф. 6094. Оп. 1. Д. 43. Л. 172.

[46] Там же. Д. 7. Л. 22.

[47] АВП РФ. Ф. 04. Оп. 50. П. 310. Д. 54665. Л. 10.

[48] Там же. П. 311. Д. 54672. Л. 7.

[49] Там же. Л. 25, 30.

Опубликовано:

Нансеновские чтения 2007. СПб., 2008. С. 7-25.

Бочарова З.С.

Опубликовано: БНИЦ/Шпилькин С.В. Материал был предоставлен Н. Будур

Бочарова З.С. - Ф. НАНСЕН: МЕЖДУ ДВУМЯ РОССИЯМИ

Бочарова З.С. - Ф. НАНСЕН: МЕЖДУ ДВУМЯ РОССИЯМИ