Братство «Кон-Тики»

Дмитрий Шеваров  - Братство «Кон-Тики». Экспедиция Тура Хейердала – истолкование легенды

...И только эти шестеро – беспечны, свободны и счастливы, чувствуя себя на хлипком плоту, как в горсти у Бога. Они одни на всем белом свете подчиняются лишь волнам, ветрам и течениям – так мечтал жить Пушкин!

Прошлым летом я спасался от безумия жары в Атлантическом океане. Нет, на круиз мне уже никогда не накопить. Просто я прихватил с собой в деревню старенький том Тура Хейердала «Экспедиция “Кон-Тики”»*. На обложке – знакомый с детства выцветший парус посреди синих волн. Москва, издательство «Мысль», 1972 год. Тираж 150 тысяч. Цена – 2 рубля 69 копеек. Перевод с норвежского – Льва Жданова.

Когда нам десять-двенадцать лет, на фамилию переводчика мы внимания не обращаем, и потому я перед ним в особом долгу. Перевод, как я сейчас понимаю, не просто хороший – гениальный!

* * *

Сколько странных сближений можно увидеть сейчас в самой истории перевода первой книги Хейердала на русский язык. Лев Жданов (переводчик в третьем поколении!) был в некоторой степени земляком великого норвежца – его детство прошло в Норвегии. В 1930-е годы его мама работала в советском посольстве в Осло. Жили они рядом с королевским дворцом, и маленький Лева бегал к воротам дворца. Однажды он увидел у ворот звонок, дотянулся до него, позвонил, но испугался и убежал, представляя, как король, бросив все дела, спешит к воротам, путаясь в мантии.

Как и Тур Хейердал, во время Второй мировой Жданов воевал, но его фронтовой путь был длиннее – с 4-й танковой армией он дошел до Берлина. Подобно Хейердалу Лев Львович был по характеру странником. Все время, свободное от переводческих трудов, он проводил в горах. Он и умер в горах, в палатке недалеко от перевала Дорбун на северных отрогах Кавказского хребта. Случилось это 1 сентября 1995 года. На перевале сын Алексей оставил металлическую табличку с любимыми строчками Льва Львовича: «Лучше гор могут быть только горы».

«Экспедицию “Кон-Тики”» Жданов переводил в начале 1950-х («Kon-Tiki Ekspedisjonen» вышла в свет в Осло в 1948 году). Тогда об «оттепели» еще и мечтать было страшно, но воздух времени менялся, и, наверное, первыми это чувствовали переводчики. Лев Жданов был так счастлив погрузиться совсем в другую, совершенно невероятную для советского человека жизнь, что это счастье навсегда запечатлелось в блистательном русском тексте.

В 1955 году «Экспедиция “Кон-Тики”» была опубликована в журнале «Юность», и имя Тура Хейердала стало известно всему Советскому Союзу. Мальчишки бросились строить плоты по образу и подобию «Кон-Тики», а в сочинениях писали: «Хочу быть Туром Хейердалом».

Подписчики «Юности» вдруг почувствовали себя сбежавшими из душной и тесной клетки. Совершенно проходной для автора и юмористически им описанный эпизод с попугаем выглядел в глазах чуткого советского читателя ярким символом страстно ожидаемых перемен.

«Попугай воспользовался суматохой, просунул клюв наружу и открыл задвижку. Когда я обернулся, он уже бодро шагал по палубе. Я попытался схватить его, но тут он крикнул что-то нехорошее по-испански и взлетел над банановыми гроздьями... Я ринулся за ним вдогонку. Попугай, крича, укрылся в хижине…»

Судьба попугая трагична (и тоже, если вдуматься, символична): он долго был верным спутником путешественников, в клетке его уже не запирали, и однажды во время шторма волна унесла его за борт.

После Хейердала Лев Жданов столь же талантливо и вдохновенно переводил Артура Кларка, Рэя Брэдбери, Клиффорда Саймака, Джеральда Даррелла… Это он, Жданов, переводя книгу Жака-Ива Кусто «В мире безмолвия», придумал слово «аквалангист» и ввел его в русский язык, ибо при дословном переводе с французского оно звучало весьма коряво («человек-лягушка»).

А книга о путешествии на бальсовом плоту к 1970 году издавалась в СССР двадцать раз общим тиражом более миллиона экземпляров. Потом ее почему-то стали издавать все реже, и сейчас найти в книжном магазине книгу о «Кон-Тики» непросто.

* * *

Что-то таинственное остается для меня в этой книге. Что-то притягивает к ней и с каждым годом – все чаще и сильнее. То ли неизведанные мной просторы океана манят, то ли звезды над океаном. Тур так пишет, что до слез хочется все это увидеть: и океан, и звезды над ним; и как ночью планктон перемигивается со звездами; как фонарь горит на плоту «Кон-Тики», как попугай прыгает в уголке радиста…

Впрочем, грех жаловаться, видел я и Черное море, и Средиземное, и Ионическое. И в штормовую ночь стоял на носу скрипящего старого корабля, доставшегося нам после войны как трофей. В начале 1960-х эта посудина под большим секретом перевозила наших солдатиков на Кубу, а в перестройку подрядилась возить туристов. Хуже всего было не то, что это железное корыто жалобно скрипело, а то, что в каютах не было иллюминаторов, и ты не знал, день за бортом или ночь, на поверхности еще корабль или уже не совсем…

А может, в этой моей тяге к книжке Хейердала – моя тоска по братству, по мужской команде. Я понимаю, почему люди, только-только пережившие войну, бывшие на волосок от гибели, вдруг добровольно пускаются в рискованное плавание. Гипотеза Хейердала о храбрых предках полинезийцев, которые на бальсовых плотах пересекли Тихий океан – это был лишь красивый предлог. Парни отправились в океан ради того братства, вкус к которому дала ненавистная им война.

Но я-то где пережил это братство, чтобы так тосковать о нем? Впервые, наверное, в студенческом колхозе. Потом в армии. Но в колхозе – сильнее. Там все были роднее. И правда: как братья и сестры. И звезды, звезды… В темных осенних полях мы шли как волхвы, неся в дар друг другу свое недавнее разговорчивое детство, свою нахлынувшую юность, свою молчаливую влюбленность, свои мечтания о путешествиях. А не махнуть ли нам летом в Ашхабад?.. А ты был в Тбилиси?.. А у меня бабушка в Ташкенте… А у меня папа служил на Диксоне… На практику хорошо бы поехать на Сахалин или в Магадан.

Странно, как манили нас самые дальние углы Отечества! При распределении отличники сражались за право поехать на Алтай или Благовещенск, в Архангельск или Мурманск. Теперь, боюсь, молодых журналистов, филологов и историков никакой романтикой туда не зазвать.

* * *

Вернемся к команде Хейердала, в 1947 год. Их было шестеро. 33-летний Хейердал, его ровесник Эрик Хессельберг — штурман и художник. Это он нарисовал изображение «Кон-Тики» на парусе. 26-летний кок и переводчик Бенгт Даниельссон. 30-летний Кнут Хаугланд и 29-летний Турстейн Робю – радисты. Самым «старым» в команде был Герман Ватцингер, ему было 37 лет.

Они, навоевавшиеся и насмотревшиеся всякого, с радостью покидают сушу, чтобы ощутить планету во всей ее необозримой красоте и счастливой цельности – без границ, без армий, без пожирающих друг друга империй.

«…Шли недели. Мы не видели ни судов, ни обломков – никаких признаков того, что, кроме нас, на свете есть еще люди. Весь океан – наш, все пути открыты, кругом безбрежный простор, и сам небосвод излучал мир и приволье. Соленые брызги и чистая синева будто омывали нам душу и тело…»

Хейердал специально выбирает такой маршрут в океане, чтобы риск встретить чьи-то корабли или завидеть опостылевшую земную твердь был совершенно минимален.

«…Ближайшая суша – Галапагосские острова, направление ост-норд-ост, и остров Пасхи точно на зюйд, но и до них не близко: 2 тысячи километров. За все эти дни мы не встретили ни одного судна и, как видно, не встретим, ведь мы идем вдали от обычных путей. Но мы не чувствовали этих огромных расстояний, потому что наш горизонт не менялся, горизонт перемещался вместе с нами, и мир наш ограничивался все той же полусферой небосвода с плотом в центре, и каждую ночь над головой загорались одни и те же звезды…»

1947 год – апофеоз холодной войны. Американцы готовятся раздолбать нас ядерными зарядами, а мы лихорадочно строим свой щит и изобретаем свои бомбы. Не успев демобилизоваться, страна вновь мобилизована. Мы восстанавливаем разрушенные города, ходим в обносках и недоедаем. И лишь мальчишки по весне блаженно плавают на плотах по разлившимся лужам, мечтая уплыть на них туда, где шест не достает до дна. А под покровом ночи, как и до войны, исчезают родные, друзья, соседи… Мир из одного кошмара погружается в другой.

И только эти шестеро – беспечны, свободны и счастливы, чувствуя себя на хлипком «Кон-Тики», как в горсти у Бога. Они одни на всем белом свете подчиняются лишь волнам, ветрам и течениям – так мечтал жить Пушкин!

…Никому

Отчета не давать, себе лишь самому

Служить и угождать, для власти,

для ливреи

Не гнуть ни совести, ни помыслов,

ни шеи;

По прихоти своей скитаться здесь

и там,

Дивясь божественным природы

красотам…

И разве душе, которая обрела такую свободу и такое счастье, может быть страшна стихия? Нет, если человек свободен от всего суетного и низменного, страшная для обывателя стихия только возвышает его.

«…Кругом вздымались угольно-черные валы; мириады ярких звезд перемигивались с фосфоресцирующим планктоном. Все ясно, все просто, есть ночь, есть звезды – больше ничего. 1947 год до или после Рождества Христова, какая разница? С небывалой силой ощущали мы полноту жизни… Время перестало существовать, все сущее было таким и будет всегда, поток истории, влекущий нас, вливается в этот безбрежный девственный мрак под звездным роем…»