Вергеланн в норвежской политической традиции
 На празднованиях юбилеев принято обсуждать, насколько важной в современном мире является роль мужчин и женщн, совершивших великие дела в прошлом. Что представляет определенную трудность, т.к. главенствует идея, что для художественного произведения его значимость для социальной и политической жизни превалирует над литературной ценностью. Даниель Хоконсен, ведущий сециалист в изучении Вергеланна, был прав, когда утверждал, что ни одна группа людей не имеет права монополизировать творчество Хенрика Вергеланна, это недостойно поэта[1]. Если работа поэта ограничивается пропагандой, он просто не заслуживает звания поэта. Более того, социальная среда, в которой разворачивается его пропаганда (если, как Вергеланн, он выбирает этот путь), причины, побудившие его к ней, и язык, который он использует, разительно отличаются от сегодняшних. Представитель русской школы формализма Осип Брик был не прав, когда заметил, что если бы великий русский поэт Александр Сергеевич Пушкин не написал «Евгения Онегина», то это сделал бы кто-нибудь другой.
Однако вопрос о социальной значимости автора нуждается в ответе, ведь чтение невозможно представить без восприятия контекста. Установки автора, установки читателя и читательский багаж добавляют оттенки к восприятию прочитанного. Правда в том, что мощные силы способствуют непрерывности этого процесса. Литературный жанр – одна из таких сил. Кроме того, несмотря на то, что социальная сфера стала неотъемлемой, но далеко не единственной частью нашей жизни, физиологическая и психологическая сферы также занимают в ней центральное место: они поддерживают связь между нами и прежними поколениями. Когда речь заходит о восприятии художественного произведения, нельзя обойтись без проведения социального анализа. Получается что, чем больше автор вовлечен в социальную и политическую жизнь, тем больше трудностей в оценке его произведений и тем сложнее задача, стоящая перед исследователями. И трудность в оценке значимости Хенрика Вергеланна состоит в том, что он - ключевая фигура норвежского национального самосознания и на протяжении двух столетий считается его «отцом-основателем».
Вергеланн не без причины занимает центральное место в построении норвержского национального самосознания. По правилам, царившим в Европе 19 века, каждая нация должна была доказать свою культурную состоятельность. Если она не могла показать, что прошла путь от дикости и варства до того, что принято называть «цивилизованностью», то считалась просто группой людей, чем-то меньшим, чем историческая нация. Либерализм и марксизм стояли на позиции, что только исторические нации имеют право образовать свое государство. Нации необходимо было обладать высоким уровнем культуры, что в свою очередь значило, что ее строители должны были быть в состоянии предоставить, по крайней мере, одного великого деятеля в области основных наук и искусства. Правила устанавливали, что нации необходим «определяющий» автор. Для Норвегии, Вергеланн входил в небольшой круг кандидатов на роль этого автора, ведь до него о норвежской литературе практически не было и речи.
Но почему же именно Вергеланн?[2] А потому, что многие, если не большинство из его коллег-современников, были лояльны к конкурирующему проекту национального строительства «Scandinavianism».
И не смотря на то, что заслуги Вергеланна не были в полной мере признаны в первые десятилетия после его смерти в 1845 году, уже в 1880-х он стал «норвежским» автором. По сути, он был членом двух престижных групп. Во-первых, он стоял на одной ступени с композитором Эдвардом Григом и художником Юханом Кристианом Клаусеном Далем – венцами традиционной норвежской культуры. Во-вторых, он присоединился к Рунебергу в Финляндии, Петофи в Венгрии, Мицкевичу в Польше и, как наиболее показательный пример, Пушкину в России, как к авторам, на которых легло бремя представлять нации, которые нуждались в выходе на мировую арену (в случае России – в укреплении своего положения). Активное участие этих авторов в политической и социальной жизни гарантирует интерес к их творчеству так долго, как их нации продолжат играть важную роль. Однако такая репутация может лечь камнем на шею великого представителя культуры, если его нация окажется на периферии международных отношений. И я ставлю перед собой задачу определить важность Вергеланна в свете той ключевой роли, которую он сыграл в построении норвежского национального самосознания в 19 веке.
Норвегия Вергеланна
В Норвегии, где не существовало знати и где привелегии высшего класса были упразднены в 1821 году, роль лидирующей страты, состоящей из 300-400 семей, что на протяжении 19 века равнялось 1% населения, составляли этатисты, известные буквально как высший класс[3]. Это была открытая страта, основу которой составляли семьи иммигрантов 17 века, и которая постоянно пополнялась яркими молодыми людьми из среднего класса (almuen). Отец Хенрика Вергеланна, Николай Вергеланн, попал в нее следующим образом: будучи выходцем из крестьяской среды, он пробил себе дорогу в высший класс, получив теологическое образование и заработав назначение на должность лютеранского пастора Копенгагена. Это был один из трех способов взобраться вверх по социальной лестнице, два других состояли в получении юридического образовния или офицерской должности в армии. Заработанный отцом Вергеланна социальный статус был закреплен его женитьбой на представительнице одного из старинных семейств.
Николай Вергеланн тоже был писателем. В его книге были собраны все те ужасные вещи, которые датчане учинили за четырехсотлетний период вхождения Норвегии в Соединенное Датское Королевство. Она была опубликована в 1816 году и позволила ему оставить след в норвежской истории.
История Норвегии как страны, управляемой из Копенгагена, неожиданно подошла к концу в 1814 году, когда великие европейские державы решили передать ее Швеции в качестве компенсации за потерю Финляндии, которая отошла к России пятью годами ранее.
Среди всеобщей неразберихи 1814 года высший класс организовал съезд, включающий представителей крестьян, на котором была принята конституция страны. Новый шведский король, француз, чье место во французской политике было обусловлено его либеральными взглядами, решил одобрить лишь ограниченную версию конституции, которая предусматривала, что Норвегия станет самостоятельным государством под управлением шведского короля. Книга Николая Вергеланна имела большое значение, т.к. она показала, что история Норвегии отличается от той истории, которую писал высший класс. Эта история, превалирующая одно время, концентрировалась на значимости государства. Основной ее идеей было то, что появление Норвегии, как и других европейских государств, стало результатом прогресса. Нация понималась как объект, подвластный королю. Она состояла из двух основных, иерархично расположенных категорий – высшего класса и остальных. Высший класс определял политику в силу более высокого уровня образования и развития. Отец Хенрика Вергеланна отошел от этой истории по двум пунктам. Во-первых, критикуя воздействие, которое оказывали датчане на Норвегию, он задавался вопросом, оказывало ли совместное государство позитивное влияние на норвежскую историю. Во-вторых, отказавшись от представлений о государстве как продукте цивилизации, он вывел новую историческую основу государства. Этой основой был народ.
Идеи отца Вергеланна были распространены в то время, он был не единственным их выразителем. В то время взяло свое начало ключевое политическое движение, ознаменовавшее отход от образа мышления времен Просвещения к романтическому образу мышления. А это нечто большее, чем новый подход к истории, дискуссии о том, кто является ее движущей силой и основным субъектом. Неудивительно, что в течение последующего полувека споры между этатистами и романтическими националистами доминировали в норвежской политической жизни. Вся жизнь Хенрика Вергеланна (1808-1845) пришлась на эту половину века, и была пронизана политической борьбой между двумя этими группами. Как сын своего отца, Хенрик вырос в этой борьбе. И поэтому историки спорят, должен ли Вергеланн пониматься с точки зрения идей Просвещения или Романтизма. Учитывая, что его отец был потенциальным представителем норвежского романтизма, а сам он - пионером прорыва в романтической литературе, результат под вопросом. Невозможно не учитывать прошлое. Новые феномены не появляются из ниоткуда, что означает, что спор о том, являются ли они новыми (ранее не существовавшими) или же старыми (берущими начало в прошлом) никогда не закончится. О Вергеланне можно говорить, как о литераторе, так и о политике. Два образа мышления - Просвещение и Романтизм в литературе, этатизм и романтический национализм в политике, переплетаются в его работах. Вот некоторые ключевые примеры, это подтверждающие. Вопрос о цивилизации как таковой. Для Просвещения, которое являлось французским проектом, она была своеобразным концептом. Была одна единственная цивилизация, а различные индивиды и народы играли в ней ту или иную роль. Само собой разумеется, что французский высший класс, и особенно французские философы, которые и разработали сам концепт цивилизации, составляли ее элиту. С другой стороны, представители Романтизма для обозначения истории философии и социальной жизни использовали термин не цивилизация, а – культура, и это слово употребляось не в единственном, а во множественном числе. Человечество состояло из кластеров, каждый кластер отличался определенным образом жизни. У каждого кластера был свой собственный образ мышления, понимание жизни и своя культура. В творчестве Вергеланна мы находим оба подхода. В основе его работ лежит романтический принцип, что каждая культура следует своей логике, и интерес Вергеланна заключался в том, чтобы внести свой вклад в жизнь норвежского народа. Для Вергеланна «никто не может быть гражданином двух государств…никто не может защитить две отчизны». Более того, меньшинство должно не обладать какими-то исключительными правами, а жить в соответствии с законами и правилами, гарантированными большинству.[4] Напротив, если принять во внимание высказывание Вергеланна, сделанное несколько месяцев спустя в том же политическом контексте, «цивилизация» была скорее идеалом Просвещения, чем выбором людей, служила и должна была служить все еще неосознанным идеалом для них.[5] Или рассмотрим его воспоминания о поездке во Францию, написанные тремя годами позже. В них он изображает себя «варварским» гостем, который «почувствовал французскую кровь в своих венах, едва ступив на землю, которую он любил больше всего после своей собственной». «Да здравствует французская армия, - воскликнул я. – Да здравствует триколор!»[6] Это согласуется с романтическим представлением о французской нации как об отдельной величине. С другой стороны, тема варварского визита во французское королевство и отдача почестей его национальным символам может рассматриваться как воспроизведение идей Просвещения о Франции как о светоче цивилизации, осветившем путь для остальной части человечества. Романтическое представление нации как естественной и более того мистической сущности трудно совместить с видением нации как группы людей, объединенных элитами благодаря высокому уровню развития цивилизации, характерным для деятелей Просвещения.
Другой пример двойственности может быть найден в участии Вергеланна в споре о том, кто может считаться ностоящим норвежцем. Для этатистов, любой, рожденный на территории Норвегии, без вопросов является норвежцем. Однако начиная со второй половины 18 века, этот вопрос становится спорным. Вергеланн был приверженцем растущего движения, полагающего, что чтобы считаться настоящим норвежцем, недостаточно просто родиться в Норвегии. Чем дольше ваша семья жила в Норвегии, тем больше у вас прав называться норвежцем. Вергеланн выражал стандартные романтические идеи, как в своей публицистике, так и в частых спорах с людьми, которых он не стеснялся называть иностранцами[7]. С другой стороны, в основе политики Вергеланна лежало представление о том, что любой, проживающий на территории государства и исполняющий его законы, имеет право считаться гражданином. Например, Вергеланн наиболее известен благодаря своему участию в кампании против внесения в конституцию статьи, не предоставлявшей евреям и иезуитам гражданства. Это преуменьшение значения того, что мы сегодня называем этнической принадлежностью и вероисповеданием (Норвегия была сугубо протестантской) – привычно для идей Просвещения, но противоречит представлениям романтиков о нации как об основе политической жизни.
Третий пример - отношение Вергеланна к природе. Выросший в деревенской среде, он предпочитал наблюдать за жизнью природы. Вероятно, было бы преувеличением назвать его натуралистом, но он, конечно, разделял интерес представителей 18-го века к изучению и классификации явлений природы. С другой стороны, его восприятие природы, как романтика, предполагает отсутствие разрыва между природой и культурой в пользу органического понимания человеческого существования в целом.
Автор: Iver B. Neumann
Опубликовано: БНИЦ, перевод: Белянина А. С., Половинкина А.М.
Источник: статья «Wergeland in the Norwegian Political Tradition»
--------------------------------------------------------------------------------
[1] Daniel Haakonsen Skabelsen i Henrik Wergelands diktning. Oslo: Cappelen, 1951, p. 16.
[2] To many, it would seem a reasonable assumption that literary quality alone should be a criterion. This is definitely the case in the sense that his contemporaries would have had to recognise such quality, but later generations would not necessarily agree. For example, Wergeland's successor as key literary nation-building asset was Bjornstierne Bjornson, whose place in the Norwegian literary canon is already highly questionable.
[3] See Iver B. Neumann 'State and Nation in the 19th Century: Recent Research on the Norwegian Case' Scandinavian Journal of History 2000,25 (2): 239-260; 'This Little Piggy Stayed at Home: Why Norway is not a Member of the EU' pp. 88-129 in Lene Hansen & Ole Wever (eds.) European Integration and National Identity. The Challenge of the Nordic States London: Routledge, 2002.
[4] The examples are from Wergeland's argumentation in favour of opening Norway's borders to Jews 1841-1842, see Odd Arvid Storsveen, En bedre var. Henrik Wergeland og norsk nasjonalitet Oslo: Oslo University, 2004, on p. 695. Wergeland also had a clear assimilationist ambition, arguing, for example, that if only 'the Jew' were treated in a true Christian spirit, 'he would soon be transformed into a Christian'; ibid., p. 146.
[5] Ibid., p. 711. In casu, this was Wergeland's reaction to what he saw as the people's lack of liberal spirit; of the 43 representatives to the Storting who blocked his suggestion to lift the ban on Jews entering the country in 1842, 32 were farmers; ibid., p. 710.
6 Henrik Wergeland: Hassel-Nødder, pp. 241-379 in Henrik Wergelands skrifter. Folkeutgaven, vol. 8. Oslo: Cappelen, ([1845] 1962, p. 313.
[7] A key example being his arch-enemy Praem; see, for example, ibid. p. 260.
Вергеланн в норвежской политической традиции
|
Сделать стартовой 
Поставить закладку 
Поиск по сайту 
Карта сайта 
Наши баннеры 
Обратная связь
